Говорят, что счастье — это когда желания человека не превышают его возможности. Врут, на мой взгляд. Бывает иной раз: куча возможностей — ни одного желания. Тошно, хоть плюйся. А иногда: ни единой возможности — сплошные желания. Кайф бесконечный.
Если бы у меня был муж-рыбак, а у него — золотая рыбка, я бы не стала попусту обращаться то в зажиточную крестьянку, то в столбовую дворянку, а сразу попросила бы статус царицы морской. Чтобы алхимическая рыбка была у меня на посылках. Такую посыльную можно было бы отправлять каждое утро за щепоткой кристаллических изомеров, называемым в простонародье — счастьем. Без этих изомеров любой дворец непременно покажется мрачнее покосившейся избушки.
Бедные верят, что богатые, если тоже плачут, то — лучше. На самом деле — хуже. Плач бедняков — это молитва, озаренная светом надежды. «Подай, боженька, для счастья новое корыто». Если боженька корыто не подаст, этот простой предмет, на худой конец, можно будет украсть. Убиваться, во всяком случае, из-за него не стоит. А если все, что хотел, ты уже купил или украл? А на душе у тебя при этом как было гнусно, так и осталось? И понятно, что сколь бы много ты еще не купил и не украл, светлее не будет? Темнота в конце тоннеля. Поезд дальше не идет. Над входом в отель «Последний приют» зловещей рукой Данте Алигьери начертано: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».
Лично я оставила надежду на счастье от материального благополучия еще до того, как скупила все платья, которые мне нравятся. В «Последнем приюте» я бывала не раз и в очередной оказалась недавно, когда от нечего делать читала Алистера Кроули.
«Счастье дается лишь случайно, — писал Кроули. — Иногда именно тогда, когда на него менее всего уповают. Ищите и не обрящете, стучите, и вам не откроют. Счастье распределяется божественным жребием: оно не присуще ничему в частности, но есть плод стечения обстоятельств. Вотще вы будете вновь и вновь смешивать ингредиенты, вотще будете стремиться пережить однажды пережитое. Сколько бы раз и с каким бы умением и дотошностью вы бы ни воспроизводили прошлое, вас неизбежно ждет разочарование».
«Разочарование», — повторила я. Это слово попало в резонанс с моими бедными альфа-ритмами, хрустнуло и осыпалось на мою голову как осколки лопнувшей лампочки. «Никакого разочарования! — услышала я вдруг незнакомый голос. — Если все сделать правильно, получишь эликсир счастья!»
Волосы незнакомца торчали дыбом, ноздри возбужденно раздувались, а глаза таращились как фары автомобиля, несущегося на меня во весь опор. «Хочешь?», — спросил незнакомец и протянул мне склянку с прозрачной жидкостью. «Благодарю вас, — сказала я. — Не знаю, откуда — вы, но там, откуда — я, этого добра хватает. Полным полно счастливчиков, шатающихся по райским садам с гидрохлоридом кокаина в носу и диэтиламид…э-ээ… декстрализергиновой кислотой во рту».
Предлагать наркотики — излюбленная практика обитателей «Последнего приюта». Стоит вам оступиться во время сложного пируэта и потерять равновесие на льду (площадке для фигурного катания, которая называется жизнью), вы рискуете провалиться под лед и оказаться на самом дне настроения, в депрессии (под прессом льда и холодной воды). Дно опасно тем, что у его завсегдатаев искаженные представления о том, что находится наверху.
Стремление вернуться туда, откуда вы свалились, может пройти, если вы позволите сущностям, которые идущих преследуют, а упавших обступают, растащить вас по кусочкам. Лохматые лярвы вытянут ваши жилы и точно пряник обгрызут ваше сердце. Причудливые как корешки мандрагор мыслеформы выпьют кровь. А какая-нибудь химера в гриме и с веерами может подхватить и унести с собой вашу голову. После такой пирушки, вы почувствуете себя сломленным, обескровленным существом, с огрызком сердца и пустотой на месте головы.
Наблюдая реальную жизнь снизу через толстый слой льда, вы рискуете увидеть тщету любых социальных стремлений, фальшь всех человеческих взаимоотношений и даже ложь божественных откровений. Ангелы, сидящие на трибунах, в искаженной призме замороженной воды, покажутся вам бесами, жрущими попкорн из зерен и сплевывающими под ноги плевела. Не понимая, что мир выглядит Содомом только сквозь мутный стакан, которым вас накрыло будто муху, вы поникнете как Аленушка с камнем на шее, а метрдотель «Последнего приюта» будет козленочком прыгать вокруг и предлагать вашей утопшей душе меню утешений.
Все пункты в меню утешений делятся на два вида: «кайф» и «драйв». Кайф — это синтетические опиаты и иже с ними вещества, попадающие в организм и мгновенно вызывающие состояние эйфории. Драйв — дыхательные, рецепторные и сексуальные техники, регулирующие выработку адреналина и опиатов в гипофизе. Получить драйв сложнее, чем принять кайф, поэтому драйв считается безопасным средством утешения. В реальности, исход драйва — тот же, что и кайфа — нарушение работы систем. Как следствие: зависимость, ломка, смерть.
«Предположим, у тебя не наркотик, — сказала я безумному незнакомцу, приставшему ко мне со своей склянкой в „Последнем приюте“, — Допустим, тебе удалось синтезировать медиаторы, заставляющие гипоталамус посылать в гипофиз сигналы для выработки эндорфинов. Но на любую стимуляцию гипоталамус обязательно реагирует угнетением функции. Сигналы потребуются сильнее и сильнее, вещества больше и больше, пока дозы его не станут для организма токсичными».
Стать счастливым при современном положении дел очень просто, вы знаете? Центр управления удовольствием в человеческом мозгу найден давно. Безо всякой химии, всего лишь нося аккуратную шапочку с электродами, любой индивид может получать импульсы в область своего гипоталамуса и ходить по земле абсолютно счастливый. Академик Бехтерев когда-то мечтал, что, выходя по утрам на работу, каждый гражданин сможет подходить к заветному электрическому столбу и получать заряд счастья на весь день. Счастливые люди добры, вы знаете? Они не грабят и не убивают. Они поют хором и, взявшись за руки, водят хороводы на городских площадях в свободное от гражданских и супружеских обязанностей время.
Крыса, которой предоставили рычаг, связанный с электродами в ее мозговом центре удовольствия, нажала на этот рычаг более трехсот раз и умерла. Когда вскрыли ее черепную коробку, увидели частично сгоревший мозг. Последние сто раз крыса нажимала на рычаг в то время, когда мозг ее горел, и она чувствовала, что боль связана с рычагом. Кокаинист со стажем вдыхает большую дозу кокаина, зная, что у него откроется носовое кровотечение и, возможно, наступит смерть. Так называемое, угнетение функции гипоталамуса, которое возникает в ответ на любую стимуляцию, наркотическую или электрическую, ведет за собой страдания, превышающие по силе физическую боль и даже страх смерти. Если крыса сгорела быстрее, чем сгорает средний наркоман, то это лишь потому, что с помощью электродов можно получить дозу счастья больше, чем с помощью наркотиков, стимуляция гипоталамуса интенсивнее, а значит сильнее и последующее угнетение. Сгоревшая крыса была счастлива недолго. Раз пятьдесят с промежутками она нажимала на рычаг и получала кайф, оставшиеся двести пятьдесят раз ей приходилось жать часто, а потом непрерывно, ради того только, чтобы слегка уменьшить мучения от, так называемой, эндорфинной ломки, превосходящие боль горящего мозга.
В моих пламенных речах оратора, набравшего в рот камней, на самом деле, мало агитационного смысла. Сломленное, обескровленное существо, каким является человек в депрессии, с огрызком сердца и пустотой на месте головы, попадает в «Последний приют» в состоянии близком к эндорфинной ломке. Слушать мои белые стихи про сгоревших крыс и мальчиков, похищенных Снежной королевой, такому человеку тем более обидно, если он, в отличие от Кая, никогда не нюхал «снег» (и даже не ел героин как Герда). Его предательский гипофиз, тем не менее, почему-то перестал давать норму эндорфинов, окно в мир заволокло ледяными узорами, и все вокруг стало казаться таким холодным, будто злой Тролль плюнул ему в глаз осколком дьявольского зеркала.
«Чем глотать всякую гадость, как ты предлагаешь, — сказала я незнакомцу, — лучше уж, как придумал Бехтерев, нацепить красную шапочку с электродами, и ходить, дура дурой, по лесу, махая от радости корзинкой. Мощность электродов в шапочке придется то и дело увеличивать, так, что скоро мозги начнут плавиться, и волки заговорят человечьими голосами. Согласись, в любом случае все закончится классическим героиновым кошмаром. Родная бабушка распахнет зубастую пасть и проглотит тебя, а дровосеки, эти доблестные акушеры-хирурги посредством кесарева сечения выпустят твою душу на свет в каком-нибудь новом воплощении».
«Хорошо, — вздохнул незнакомец. — Раз ты такая напуганая гиппопотамусами из детских сказок… Пей, если хочешь. В склянке простая вода». «Тьфу! Кто позволил себе эту дьявольскую шутку? — процитировала я принца из „Маски Красной смерти“. — Схватить его и вздернуть на городской стене»
«Меня нельзя на стене… Я — твой гипофиз» — сказал незнакомец скромно. «Кто-о? Гипофиз? — переспросила я изумленно и подумала про грибной суп, который съела в ресторане э-э…Не важно, в каком ресторане. Не рекламировать же мне, в самом деле, ресторан, где меня накормили мухоморами?
Безусловно, в «Последнем приюте» людям большая часть мерещится. Черти на трибунах мерещатся, камень на шее мерещится, пляски козлоногого метрдотеля тоже. Лярвы, мыслеформы, химеры — тем более. Мнимое, однако, не значит несуществующее. Наполняясь вашими эмоциями, воображаемые твари превращаются в астральных, то есть в существующих и очень опасных.
Лярва, к примеру, может осаждать вас в образе человека, которого вы ненавидите. Чем больше вы ненавидите, тем сильнее и кровожаднее лярва. Чем вы слабей, тем больше она заставляет вас ненавидеть и терять от ярости силы. Прекратить собственную кровопотерю можно, сказав: «Лярва, пошла вон. Об этом человеке я некоторое время не думаю». Едва поток ваших эмоций оборвется, лярва сейчас же начнет слабеть, и вы удивитесь, как много потрачено сил на того, кто вам на самом деле безразличен. Или даже симпатичен. Опасно в этом случае вспоминать, за что и как вы его ненавидели. Лярва встрепенется, почуяв кровь, мгновенно уплотнится, и вам опять может померещится, что для ненависти есть объективные причины.
Мыслеформы — это дурные предположения, которые в вашем ослабленном состоянии начинают казаться возможными, а потом неизбежными. Мыслеформы опасны тем, что даже самые неубедительные из них, питаясь вашей энергией, достраиваются и начинают с вашей помощью потихоньку воплощаться. Не стоит полагаться на свой здравый смысл, когда вам кажется, что все очень плохо. Если все плохо, значит не в порядке, в первую очередь, с вашей головой. Страшная болезнь, которую вы в себе ощущаете, предательство любимого человека, которое чувствуете, приближающийся финансовый крах и творческий кризис — с помощью этих мыслеформ из вас доят кровь живые сущности. Только представление о вампирическом характере этих тварей помогает лишить мыслеформы силы.
Химеры люди цепляют из авторитетных источников: книг, фильмов и бесед с умными людьми. Это концепции зловещего свойства, которые, как и прочие твари, становятся тем убедительнее, чем сильнее портят вам настроение. Распознать химеру нелегко, потому что она всегда прикрывается изящным веером. Позиция в этом отношении может быть только одна. «Мне не нравится такое представление о мире, значит это — химера. Химера, пошла вон». Нельзя позволять откручивать себе голову даже самой складной байке.
Хотя мир реальный, в котором правит божественный закон, отделяет о мира лярв, химер и уродливых мыслеформ только корка льда, мгновенно тающая от дыхания счастья как от поцелуя Герды, вероятность чудесного спасения тем меньше, чем дольше вы остаетесь мухой в объятьях пауков. Тот, кто хоть раз выкарабкивался с самого дна, знает, что, оступившись, встать легче, чем уцепиться, когда треснет лед. А едва провалившись, вынырнуть проще, чем проведя какое-то время на дне. И все эти советы на практике не стоят ничего, когда волна депрессии обрушивается ни с того ни с сего, сметает тебя, и как камень на шее не дает возможности шелохнуться по направлению вверх.
«Послушай, гипофиз, — сказала я своему бреду. — Неужели вы с гипоталамусом такие циничные, что вместо счастья подсовываете людям воду?» «Мы не циничные, — вздохнул гипофиз и почесал босой ногой правое ухо. — Мы не виноваты, что люди не умеют быть счастливыми». «А вы даете такую возможность? — возмутилась я. — Пять минут эйфории — пять тысяч минут страданий». «Что делать, — опять вздохнул гипофиз. — Пять тысяч минут требуется для того, чтобы нейтрализовать вещество, которое выработалось за пять минут счастья». «Не продумано у вас что-то» — сказала я. «Это у вас не продумано, — вежливо ответил гипофиз. — Вам ведь не приходит в голову, что счастье создано не для того, чтобы балдеть» «А для чего?» — удивилась я.
«Счастье — это энергия для деятельности. Это сигнал гипоталамуса, что человек добрался до того, к чему стремился и теперь должен начать реализовывать жизненную задачу. Вещества, обладающие при окислении сверхмощным потенциалом, выбрасываются в кровь. А человек ложится на кровать и кайфует. В крови никакого окисления. Полнейший дисбаланс. Для того, чтобы его быстро устранить, нужен гарантированный расход энергии, то есть стресс. Вместо продолжительного счастья и запаса энергии, вы получаете короткий кайф и страдания» Гипофиз вздохнул: «Хотя бы у первобытных предков учились. Они ели наркотики и плясали до полусмерти. Или шли скальпы снимать». «Ты хочешь сказать, что я регулярно болтаюсь в „Последнем приюте“ потому что не использую пожалованную тобой энергию?» — воскликнула я. «Не знаю, — саркастически сказал гипофиз. — Может быть, тебе просто нравится здешний контингент».
© Марина Комиссарова
© 2009—2023 Марина Комиссарова