«Многознайство уму не научает» — афоризм известный. Эту фразу произнес Гераклит Эфесский и добавил: «Иначе оно научило бы уму Пифагора, сына Мнесарха». Пифагора принято считать основателем науки как таковой, то есть науки точной, эмпирической. Гераклит ненавидел Пифагора и презирал точные науки. «Глаза — плохие свидетели для человека, имеющего грубую душу». Спустя две с половиной тысячи лет, слова Гераклита о науке уже не кажутся столь безапелляционными.
С одной стороны это почетная, конечно, роль, я бы даже сказала…торжественная миссия, писать явное о тайном. Типа вот такая я вся из себя догада и разумница, куда догадливее и куда разумнее других: то, в чем другие ни в зуб ногой, я догоняю, то, что другие ни сном ни духом, зрю. С другой стороны у всего тайного и явного есть обратная сторона. Научная. Если наука прояснила что-то в тайном, значит вот оно тебе и не тайное уже, а если выяснила что-то новое насчет явного, значит не было это явное таким уж явным. Когда речь идет о научных доказательствах, ни тайному, ни явному взяться неоткуда. Наука начинается там, где тайное уже закончилось, а явного еще нет. Если же речь о доказательствах не идет… Нечего тогда лапшу на уши вешать, верно?
С третьей стороны у самой науки есть своя собственная обратная сторона. Специфичность. Специфическая терминология, специфическая экономика понятий, специфический методологический ряд и эпистемологический фундамент. В общем ересь всякая, неприятная или даже обидная для тех, кто не в курсе данной парадигмы. Дискриминация. Вот вам, к примеру, какая радость от новинок генетики? На первый взгляд интереснейшая штука. А откройте чью-нибудь диссертацию. И? В одних только аллелях заблудитесь как гимназистка в бунинских (темных) аллеях, так ничегошеньки и не выяснив насчет своей судьбы и ее врожденного потенциала. Или конституционная, допустим, сексология. Интригующее вроде название, злободневное. А почитайте-ка про бипотентные гонады. Не хотите? И правильно. С гонадами не разберетесь, только монады свои зря потратите. Потому что наука — это никакой не свет истины, а надругательство над простодушным любопытством. Интеллектуальный снобизм.
Ученье-свет — это не наука сама по себе, а ее трансляция. Перевод, проще говоря, с бесчеловечного языка на человеческий. Если я, к примеру, автор не только исключительно ученый, но и отчаянно сострадательный, я вам расскажу обо всем сложном простенько и интимно. Вы же, если хотите читать не филькину грамоту, а душевную статью, доверитесь мне и откиньте прочь всякий скептицизм. Скептицизм — качество бессмысленное. Каким бы скептиком не был ученый, базовую часть знаний он вынужден принять на веру. Когда генетик Крик, не веря своему другу Уотсону, вырывал из его рук микроскоп, чтобы лично увидеть спираль ДНК, ему приходилось довериться директору института, по крайней мере, в том, что им с Уотсоном выдан микроскоп, а не стетоскоп, не фонендоскоп и не калейдоскоп улыбок.
Фанатичный ученый, кроме своих безусловных достоинств, то есть таланта и трудолюбия, обладает весьма дурным качеством. А именно: ему плевать на ту пользу или вред, которые принесет его открытие миру. Это только в анекдоте изобретатель водородной бомбы оправдывается: «Надоела суета сует. Захотелось побыть в тишине и одиночестве». На самом деле ни о чем таком соломоновском настоящий ученый не думает. Все, что заботит его в момент создания новой теории — блеск его гения. Если у вас отродясь не было намека ни на какие таланты, вам, конечно, трудно понять эту золотую лихорадку. Вообразите себя Наташей Ростовой на ее первом девичьем балу. Предмет литературы в наших школах поставлен таким образом, что любая девочка и любой мальчик почему-то с легкостью представляют себя Наташей Ростовой. Любопытство, волнительная дрожь и упоительная надежда девственницы. Получилось? А теперь представьте себе, что вы не юная Наташа, а средних лет Золушка, которую после бала ждет мешок этого… ну как называется смесь нескольких видов семечек, мусора и фруктовых очистков? Да, мюсли. Которые нужно разобрать на ингредиенты. Вообразите себя этой бедной немецкой замарашкой. Мюсли по эту сторону бала, а по ту — замужество: русский принц Павел и целая куча любовников, граф Потемкин, братья Орловы… Или нет, Орловых не представляйте. Да и Потемкин — лишнее. Особенно, если вы — мужчина. Просто представьте, что бал — это то место, где вы должны наконец-то узнать, тварь вы дрожащая или право имеете. Но старуха-процентщица здесь не нужна, и топор тоже не надо… Вот ведь чертова паутина классических ассоциаций. Ну какая тут может быть визуальная магия, когда в голове такой сюр? «Только бы не похудеть, только бы не похудеть!» А это откуда? Ах да… Катюша Маслова на этапе к каторге. Придет же в голову! В общем, я хотела сказать, что настоящий ученый, почуяв вероятность открытия, превращается в азартного игрока, который пан или пропал, гений или нет. И все это решается на этом шабаше под предводительством князя-Сатаны. В общих чертах понятно?
Не вздумайте прерывать столь приятное чтение какими-нибудь глупыми комментариями, про себя и, тем более, вслух, типа: «При чем здесь тайное и явное, наука и жизнь, техника и молодежь?» Я хочу, чтобы вы прочувствовали всю вульгарность создания научной парадигмы. Не нравится слово парадигма? Тогда слушайте сказки Братьев Гримм приветливо и не лезьте ко мне с комментариями. Парадигма — это не просто так, гадкое научное словечко, а активная часть нашего мозга. Точно так же, как с помощью брекетов можно придать другую форму зубам, научная парадигма выворачивает мозги в своем направлении. А теперь скажите честно, вам направление ваших мозгов импонирует? Много вам радости от вашей картины мира? Только не говорите, что мир — это объективная реальность, а ваши органы чувств ее отображают. Объективная реальность существует в бесконечном множестве вариантов, из которых наши органы чувств воспринимают и расшифровывают лишь тот, на который хватает когнитивного материала, то есть ассоциаций. Даже у меня, девушки дерзкой и продвинутой голова забита банальными ассоциациями, которые я вам наглядно продемонстрировала в предыдущем абзаце. (Представляю, какими мюслями набита ваша голова).
В отличие от золушек, которые из кожи вылезти согласны, лишь бы не разбираться в своих мюслях, а поехать на бал и заключить с Сатаной брачный договор, я предпочитаю оставаться дома и копошиться в мешке мусора, отделяя зерна от плевел, то бишь семена разума от шелухи заблуждений. Пусть другие в приступе золотой лихорадки выскребают изнутри свою тыкву и запрягают мышей, мне моя тыква дорога не как сомнительный вид транспорта на Лысую гору, не как пустое вместилище амбиций, а как живая огородная культура на грядке мироздания, которая в специальных условиях может вырасти до размеров земного шара. Не надо представлять свою тыкву в виде огромного глобуса. Внешне черепная коробка вполне может оставаться небольшой и аккуратной. Чтобы компьютер увеличил свои возможности, ему ведь необязательно становиться более громоздким, не так ли? Так и наши тыквы. Когда-нибудь ангелы выпотрошат их и высушат изнутри, сделают из наших лиц карнавальные маски, а из того, что мы называем мыслями — цукаты и халву. Ни мысли, ни лица после смерти никто не отнимает у людей. Душа сама сбрасывает эти одежды под ноги ангелам, потому что за целую жизнь ни разу не почувствовала это все своей собственностью. Каждую мысль и каждый свой лик, которые душе удается присвоить, она забирает с собой, и, в отличие от капитала — это единственное имущество, о котором следует беспокоиться.
Речь ни в коем случае не идет о том, чтобы взять и избавиться одним махом от всех научных парадигм, то есть от материалистической картины миры. Это означало бы мгновенное и полное помешательство. Хотя многим психиатрам приходила в голову печальная мысль о том, что шизофреники — люди по-своему нормальные, ключевое слово в данном случае «по-своему». Именно самобытность порождает в душе шизофреника ощущение конфликта с бытием других, видящих и слышащих иное, воспринимается им как враждебность, вызывает страх, а как следствие — желание защититься или напасть. И шизофреники, и нормальные люди живут в мире галлюцинаций, однако у нормальных людей галлюцинации совпадают, поэтому они понимают друг друга, а шизофреник оказывается наедине с обществом безумцев, которые считают сумасшедшим его. Во сне мы ходим, разговариваем, трогаем предметы на ощупь, испытываем страх, радость, сексуальное влечение и боль. Эти чувственные ощущения, однако, не являются доказательством объективности и материальности мира сна. Явь отличается от сна гораздо меньше, чем привыкли считать наши мозги, закованные в брекеты эмпирического материализма.
Еще до диалектического идеализма Гегеля, до критического идеализма Канта, до рационалистического идеализма Спинозы и до эмпирического идеализма Юма, этот самый материализм вызывал у философов большие сомнения. Тем не менее наука оставалась материалистической. Что такое материализм, вы понимаете? Не совсем? В таком случае — пять минут неприятных ощущений. Основной принцип материалистического взгляда на мир — «эмпирическое Я», то есть вера в то, что Я — это пассивный субъект, с любопытством глядящий из своей тыковки на объективную действительность. Тыковка может закрыть глаза или открыть, прищуриться или отвернуться — мир от этого не изменится. К концу 18 века «Я эмпирическое» в науке робко заменило «Я картезианское». Действительность по-прежнему считалась объективной, а вот взгляд наблюдателя перестал вызывать абсолютное доверие. Дескать, кто его, наблюдателя, знает? Может он дурак или возбужден, спит на ходу или страдает ПМС? Вдруг ему померещится? Этот робкий картезианский шажок в сторону идеализма имел для самосознания людей огромное значение. Действительность все еще продолжала считаться материальной, но объективный взгляд на нее был признан искаженным из-за погрешностей органов чувств. Оставалось совсем немного, чтобы начать сомневаться в самом факте существования материи. Материя — это то, что дано нам в ощущение? Но как отделить это «дано» от самих ощущений? А если отделить нельзя, существует ли что-нибудь, кроме наших ощущений?
«Ну конечно, существует, — обижается большинство ученых. — А иначе чего же мы изучаем? Если я отрезаю белой мышке голову, я вижу, что бедняжка, сдохла, и вы это видите, и другие, и приборы фиксируют смерть, и никто не вернет ее обратно. Вот она — объективная реальность». Почему-то этим ученым не приходит в голову, что «я, ты, он, она — вместе дружная семья», то есть мы — люди, чей мозг сформировался в одних и тех же когнитивных условиях, — это одна шайка-лейка с идентично устроенными органами чувств, включая все наши приборы. То есть органы чувств в нашей дружной семье пашут идентично, а приборы сляпаны по образцу этих самых органов чувств. Аргументы подобного рода напоминают беседу двух пьянчуг, проснувшихся в одной луже. «Ты меня уважаешь?» «Да» «И я тебя уважаю. Значит мы с тобой уважаемые люди».
Мозг формируется из впечатлений и ассоциаций на базе языковых конструкций и парадигм. Вот почему здоровый ребенок, выросший среди животных, после пяти лет — необратимый идиот. Человек, родившийся и выросший в иной реальности, увидит наш мир иным, а возможно вообще его не увидит. И у меня есть серьезное подозрение, что мы тоже не увидим его. Когда нобелевский лауреат физик Шредингер составил квантовое уравнение, отражающее вероятность абстрактного события, он получил изумительный результат. Согласно этому знаменитому открытию, «кот Шредингера», сидящий в закрытой коробке, с равной степенью вероятности жив и мертв. Жив и мертв одновременно. Едва математика поднялась на такой уровень, что смогла смоделировать и рассчитать ситуацию, полностью исключающую взгляд наблюдателя, оказалось, что такая ситуация потенциально обладает бесконечным числом возможных исходов, и единственный фактор, от которого зависит исход — взгляд наблюдателя. Одним словом, наука превратилась в змею, укусившую саму себя за хвост.
Если кто не в курсе, — это символ магии.
© Марина Комиссарова
© 2009—2023 Марина Комиссарова