В счастье нет никакой загадки. Ну какая загадка? Никакой. Любой человек может рассмотреть природу счастья и даже разобрать ее на составляющие, потому что в ней нет ничего мистического.
При ближайшем рассмотрении счастье — примитивная ловушка. Тараканий домик. Изящнее выражаясь, западня. И не тайная какая-нибудь западня, не хитроумная яма, закамуфлированная сверху дерном с девственным газоном, не коварная болотная топь посреди малиновой рощи, а зубастый капкан, широко улыбающийся с прилавков торговой сети железной пастью. С биркой на мятом боку «Щастье». И со специальной инструкцией: «Взять Щастье, разинуть ему пасть, сунуть туда голову, захлопнуть, наслаждаться!»
Могу себе представить недовольство читателя. Я тоже, когда впервые вертела в руках этого крокодила, настроение у меня было не самое шоколадное. «И что вы хотите сказать? — с досадой приставала я к продавщице. — Вы хотите сказать, что это вот — Счастье? И что? Я должна верить? И как прикажете после этого жить?» Продавщица за липким прилавком с прической, наполовину съеденной молью, и акварельными подтеками на лице, отвечала без обиняков: «Кто вам жить-то приказывает? Не хотите, не живите. И мне верить не надо, мы с вами не в Загсе, чтобы вы мне верили». «Ну а как? — продолжала спрашивать я, загипнотизированная зубастой пастью. — Счастье — это… музыка в душе. Марш такой…или … полька. Альфа-ритмы. Состояние организма, когда пространство меняет форму. … Розовый фильтр. Это самое… Вкус глюкозы. Ну я не знаю…Наркотическое что-то. А при чем здесь это ржавое чудовище?» «Да не хотите, не берите, женщинА, — продавщица начинала отнимать у меня капкан. — Чего вы вцепились? Идите со своим организмом подальше и ковыряйтесь там». «Вы у меня товар не отнимайте, — возмутилась я. — Я его, может быть, купить хочу. Вы тут тоже не у себя дома находитесь, между прочим. А в торговой сети!» Короче говоря, купила я эту калошу с гвоздями, принесла домой и поставила на видное место.
«Что это за БДСМ?» — спрашивает у меня как-то подружка. «Счастье», — вздыхаю. «Садомазохистское что-то?» «Ну не знаю, — говорю я. — А ты никогда не думала о том, что зависимость — это и есть счастье?» «Зависимость — это несчастье» — авторитетно сказала подруга. «Разве?» «Конечно. Вот я любила Игоря… Ну ты помнишь, да, как я его любила? Разве я была не счастлива? И думаешь, я чувствовала зависимость? Наоборот. Я чувствовала себя абсолютно свободной, я порхала. Когда я ощутила зависимость, я сразу же начала страдать. Я начала бояться, что однажды он бросит меня. В этот момент счастье уже кончилось». «Оно кончилось, потому что зависимость ослабела, — сказала я. — И ты смогла осознать, что ты — это ты, а Игорь — отдельный человек. А когда ты не чувствовала себя собой — было счастье. Счастье — это потеря себя». «Банально, — поморщилась подруга. — Никто до сих пор не объяснил, как этого добиться» «Почему же не объяснил? — я развернула инструкцию. — Вот смотри. Инструкция пользователя. «Взять Щастье, разинуть ему пасть, сунуть туда голову, захлопнуть, наслаждаться» Подруга подошла и заглянула капкану в пасть. «Ну-ну, — мрачно сказала она. — А если я не хочу? Если мне не нужно, к примеру, такого счастья? Что мне остается? Несчастная жизнь?» «Просто ЖИЗНЬ».
Летом 1913 года Вена цвела особенным образом. «Елисейские поля» — сказал бы посвященный, имея в виду не Париж, конечно, и тем более, не московский гастроном. Непосвященные считали создание «тайного комитета» игрой Фрейда, как и то, что пятерым «заговорщикам» он раздал по античной гемме, которую каждый из них оправил в золотые кольца. Сам Фрейд носил на своем пальце гемму Юпитера. Но умел ли вообще играть этот человек, просыпавшийся в одно и то же время, всегда минута в минуту, по строгому расписанию садящийся работать и обедать, выходящий из своего дома на Берггасе 19 и идущий гулять по одному и тому же маршруту каждый день, не взирая на погоду? Если этот человек умел играть, вне всякого сомнения, игра для него была чем-то иным, чем для людей, живущих в мире случайностей, экспромтов и наваждений. Так умеют играть только великие маги. Маг вносит в свою жизнь ритуал, подчиняет ритуалу свою жизнь, и тогда ритуал трансформирует и организовывает его внутренний хаос. Только после этого можно сказать, что «человек живет свою жизнь». До этого «чужая жизнь живет человека».
Чужая жизнь алчна и коварна. У нее безобразный оскал, но она прикрывается шелковым веером с изображением райских пейзажей. Это старый как мир, пыльный китайский веер, но при взгляде на него начинается морок и амок, кажется, что выцветшие птицы чуть слышно поют, а выгоревшие цветы едва ощутимо благоухают. Чужая жизнь увлекает из дома на улицу обещанием счастья. Из холодного и трезвого одиночества навстречу жарким огням и пьяным краскам. Звезды кино раскрывают объятия, дискотечные девочки задирают юбки, шампанское и веселье льются через край. Чужая жизнь обещает счастье, но может дать только забытье. Человек забывает о себе и становится рабом чужой жизни. Ее преданным и ненасытным потребителем. Одним из лиц в толпе фанатов: зрителей, читателей, покупателей и воздыхателей. Декорацией на чужом празднике.
«Неужели правда, что внешне я выгляжу симпатичным? Видишь ли, я лично в этом сомневаюсь, — писал молодой Фрейд своей невесте Марте. — Я страдаю от того, что природа не додала мне чего-то такого, я даже точно не знаю — чего именно, что обычно нравится людям». Эти слова мог бы написать любой юноша своей невесте, не придавая им особенного значения. Феномен Фрейда заключается в том, что он придавал этим словам глубочайшее значение. Более всего на свете Фрейд хотел нравиться людям так, как он нравился себе. Нарциссизм был сердцем личности Фрейда и основой его учения. Распавшись, «тайный комитет» растащил учение Фрейда по кусочку. «Я пережил Комитет, который должен был стать моим приемником, — грустно писал Фрейд. — Остается надеяться, что психоанализ переживет меня». Можно ли считать «психоанализом» — те аллюзии, которые сочинили «преемники» Фрейда? Обратил ли кто-нибудь внимание на то, что невроз, согласно учению Фрейда, возникает задолго до «эдипова комплекса» и даже до переноса «либидо» на первый объект (мать) — потому что подавляется его нарцистический потенциал. Нетрудоспособность, слабость воли и готовность отказаться от самовыражения, став послушным потребителем «чужой жизни» — это запрет на любовь к себе, ассимилированный в бессознательном. Любовь к себе — первичный нарциссизм, в отличие от нарциссизма вторичного (болезненной защиты от мнимой враждебности социума) Фрейд считал не только нормальной, но и единственной формой реализации человеческого либидо. Только человек, у которого реализован первичный нарциссизм, способен на адекватную любовь к окружающим. Все прочие не только амбивалентны в любви (испытывают одновременно влечение и отвращение), но и несут в своем подсознании запрет на собственное творчество.
«Психоаналитическая доктрина способна изменить мир, — писал Томас Манн. — Этот Дух, однажды пробудившись, никогда не исчезнет». Психоанализ изменил культуру, но когда эзотерическая сторона этой философии будет наконец понята, людей ждут еще более великие дела. Это имел в виду Эйнштейн, когда назвал Фрейда «величайшим учителем человечества». Блестящая и продуктивная жизнь Фрейда — гимн нарциссизму. «Я никогда не делал дурных поступков, — писал Фрейд. — Но мне никогда этого и не хотелось, так что заслуга моя невелика». Деструктивные желания — это невротические проявления личности, от которых он был избавлен благодаря реализованному нарциссизму. Фрейд обожал себя, он был самой значительной и интересной фигурой своей жизни. Он «жил с пером (ручкой „Монблан“) в руке», потому что проводил свою жизнь в бесконечной переписке с многочисленными друзьями, описывая в подробнейших письмах каждый шаг, каждую мысль и каждое впечатление своего любимого героя — себя.
Лу Андреас-Саломе принадлежит любопытное замечание о «нарциссической кошке Фрейда». Эта кошка вызывала у Фрейда восторг своим полным равнодушием к окружающему миру и упоительным самолюбованием. Фрейд называл эту кошку «символом истинного эгоизма, завораживающего своим спокойствием, мудростью и безмятежностью». Вильгельм Райх, ученик Фрейда, создавший учение о «панцирях», в которые заковано тело невротика, говорил: «Кошачья грация — выражение энергетической гармонии, которой животные семейства кошачьих одарены от природы». И выражение органичного нарциссизма, который так ценил в кошках Фрейд — могли бы добавить мы, суммируя вышесказанное.
Ржавый капкан — наилучшая метафора счастья. Полезный предмет, который каждому человеку следует держать у себя на столе. Или в спальне. Или в прихожей. Одним словом, в том месте, откуда человек отправляется на поиски счастья или куда он бросает печальный взгляд, размышляя о его быстротечности. Счастье быстротечно. А вы хотели бы, чтобы забытье продолжалось вечно? Вечный сон — это к той худощавой блондинке. Симпатичной, с косой через плечо.
Страдания, ностальгия и неудовлетворенность — это преступное недовольство собой, это предательство себя и отказ от великого дара природы, которым является жизнь. Жизнь — это праздник в честь своего рождения, а не возможность оправдать этот факт. Здоровые амбиции не ввергают человека в тоску. Эти амбиции — желание проецировать на социум красоту своей личности. Больные амбиции — неуверенность в себе, нетерпеливое желание получить признание, чтобы убедиться в собственной ценности. Первое — стимул к работе. Второе — источник тревоги. Социум — это зеркало. Любящий себя человек подходит к зеркалу, чтобы насладиться своей красотой. Человек, не любящий себя, заглядывает в зеркало со страхом, чтобы узнать, не урод ли он.
Человек, ищущий счастья, — разочарован в себе и пытается от себя сбежать. Человек, очарованный собой, ценит каждую минуту, проведенную с собой и не ищет никакого забвения. Нелюбящему себя человеку следует знать следующее.
1. Он может себя полюбить.
2. Он должен себя полюбить.
3. У него просто нет другого выхода.
Есть буддийская притча, что во время перехода в Бордо (смерть) каждый говорит одно и то же: «Зачем я так обижал этого человека — себя?» Но в этот момент — уже слишком поздно.
© Марина Комиссарова
© 2009—2023 Марина Комиссарова