main contact

«Эгоист generation», декабрь 2005 — январь 2006, рубрика «Другое я»

Чревонеугодники

В здоровом образе жизни есть что-то нездоровое. И не надо подозревать меня в черном пиаре ресторанов Макдональдс. В здоровом образе жизни слишком много суеты вокруг тела. А заботиться нужно о душе. И не надо подозревать меня в черном пиаре какой-нибудь секты. Я не вижу существенной разницы между пиаром, сектантством, Макдональдсом и фитнессом. Как ни стараюсь, не могу найти вразумительных отличий.

naviki_zhit-tam.jpg

Диета — то же чревоугодие, вам не кажется? И дело не в том, что после продолжительной диеты непременно тянет на чревоугодие, а после продолжительного чревоугодия приходится садиться на диету. Угождать своему чреву можно разными способами, но в каждом случае, чрево остается чревом. «Сесть на диету» или «присесть на еду» — лингвистическая характеристика одной и той же операции под руководством одной и той же части тела. Задницы, извиняюсь, за выражение. Задница — вещь, безусловно, полезная. Куда мы без нее? Особенно повезло людям, у которых она хитрая. Такие люди обладают особым чутьем, отличая выгодное предложение от такого, которое может оставить их без штанов. Этим самым местом они чувствуют, что у партнера эта часть тела такая же хитрая, как у них, или даже хитрее: и держатся настороже. Одним словом, они — счастливые обладатели уникальной деловой интуиции, которую постоянно тренируют, стараясь прикрыть и сберечь свою драгоценную задницу.
Культ здорового образа жизни с его сбалансированными диетами, пищевыми добавками, очистительными клизмами, водными процедурами, солнечными ваннами, аэробными нагрузками, отказом от дурных привычек и железным режимом дня плох тем, что позволяет чреву смотреть на сознание свысока. А сознание под этими высокомерными взглядами скукоживается и начинает искать пятый угол. Точно так же культ материального благополучия позволяет задней части свысока смотреть на разум. Дескать, какой же ты разум, если я тебя и толще, и румяней, и хитрей? «Это я — разум, а не ты», — говорит в результате задняя часть. И никто с ней не спорит. Потому что сознание нашло себе пятый угол, а его место в центре индивидуального бытия заняло чрево.

Когда баснописец Иван Андреевич Крылов умер, он попал в рай. Ну рай — не рай, нам об этом судить трудно, но в хорошее место попал, куда принимают только смиренных праведников. Для дальнейшего определения и направления в лучшие миры. А надо вам сказать, при жизни Иван Андреевич был отъявленным чревоугодником. Где бы он ни обедал (а литератором Крылов был модным, императорской семьей обожаем и всегда нижайше зван в лучшие столичные дома) — везде специально для Крылова готовили дополнительно еще несколько блюд: каш, расстегаев, жареных поросят, чтобы он не ушел голодный и не осердился на хозяев.
И вот сидят низшие ангельские чины в небесной канцелярии, читают на Крылова многотомное досье. И диву даются. Что ни папка — везде одно сплошное обжорство. Как чревоугодник в рай попал? И действительно. Об обжорстве Ивана Андреевича в миру ходили легенды. Однажды, он не появился на званном обеде. На следующий день послали узнать, не болен ли он. Посыльный застал Крылова в халате, кормящего как обычно голубей, которые стаями влетали в его комнату, наводя там беспорядок и нечистоту. Крылов рассказал, что он действительно был болен желудком и почти помирал. Но решил перед смертью все же пообедать и, съев пару пирожков, почувствовал горечь. Посмотрел, в пирожках — черная ярь. Тогда Крылов окончательно понял, что пришел ему конец и решил съесть остальные пирожки: ведь нет особенной разницы- от чего помирать — от двух пирожков или от дюжины. Рассудив так и доев все пирожки Крылов почувствовал вдруг облегчение в желудке и понял, что излечился чудесным образом.
А вот как Крылов жаловался одному своему знакомому на императорские обеды. «Что за царские повара! С обедов этих никогда сытым не возвращался. Первый раз поехал и соображаю: какой уж тут ужин — и прислугу отпустил. А вышло что? Убранство, сервировка — одна краса… Сели — суп подают: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны, да все так на мели и стоит, потому что супу-то самого только лужица… А пирожки? — не больше грецкого ореха. Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит. Попридержал я его за пуговицу и еще парочку снял… Рыба хорошая — форели, но такую мелюзгу подают — тьфу… За рыбою пошли французские финтифлюшки. Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а внутри дичи кусочки, трюфелей обрезочки — всякие остаточки. Хочу второй горшочек взять, а блюдо-то уж далеко. Что же это, думаю, такое? Здесь только пробовать дают?… Добрались до индейки. Хотите верьте или нет — только ножки и крылушки. Взял я ножку, обглодал и положил на тарелку. Смотрю кругом. У всех по косточке на тарелке. Пустыня пустыней. И стало мне грустно-грустно, чуть слеза не прошибла… Принесли сладкое. Стыдно сказать… Пол-апельсина! Нутро вынуто, а взамен желе набито. От злости с кожей я его и съел. Плохо царей наших кормят — надувательство одно. Вернулся я домой голодный-преголодный. Как быть? Прислугу отпустил, ничего не припасено. Пришлось срочно в ресторацию ехать»

Так вот, значит, сидят низшие ангельские чины, читают житие Крылова и обалдевают между собой. А так как сомневаться в мудрости высших чинов у ангелов не принято, то они тихонечко так рассуждают. «Вот скажи мне, — просит чин, который помладше. — Какой в этом есть тайный смысл? Лично я больше привык видеть в наших краях аскетов, которые смиряют зов плоти, чтобы устремиться на зов небес. Разве чревоугодие не оковы бренного бытия? Разве эти оковы не мешают душе вознестись?» «Точно не скажу, — отвечает чин, который постарше. — Думаю, что мешают. Обычно. Однако, следует признать существование необычных душ».
В это самое время мимо низших чинов проходил один монах, который давно завис между небом и землей по причине своего упрямого разума. Монах видел в вещах суть, но стремился ее осмыслить. Поэтому он был негоден для небес и нежелателен для земли. Этот монах обладал весьма острым слухом и языком без костей, в связи с чем всегда досаждал местным чинам, особенно низшим, поскольку в беседы высших чинов вникал хуже. «Ответ на ваш вопрос для меня очевиден, — сказал монах, подслушав по своей привычке разговор. — Необычность этой души в особой форме аскетизма. В ее обжорстве не меньше презрения к плоти, чем в аскезе. Но это презрение лишено гордости, на которой всегда поскальзывается аскет, карабкающийся в гору».
«Валил бы ты отсюда, — ласково сказал монаху младший из двух низших ангельских чинов. — Если бы не принцип свободной воли, тебя давно бы спихнули с седьмого неба, чтобы ты не засорял софистикой прозрачный эфир. Презрение к плоти — уродливый шарж на аскета. Не считаешь ли ты аскетами членовредителей и самоубийц, разрушающих свою плоть?» Монах, конечно, смутился от таких бранных слов, хотя и произнесенных с ангельской нежностью. Но в это время мимо проползал крокодил…
Не надо думать, что какая-то из божьих тварей менее достойна эфирного существования, чем человек. Не всякий человек, умирая, способен оторваться от своего праха, и не всякое животное есть только фантом, наполняющий прах движением. Упомянутый крокодил был священным тотемом древнего племени, и хотя обитателям седьмого неба не импонировала его зубастая пасть, они были вынуждены признавать за ним определенные достоинства. Священный крокодил, например, обладал ключом, открывающим такую тягучую, непонятную низшим ангельским чинам сферу бытия, которая называется «страсть». По ощущению низших чинов, ключнику этой темной сферы было не место на седьмом небе. Но кто спрашивал низшие чины?
Надо сказать, что упрямый монах, бесцельно зависающий между умом и разумом, убивал время тем, что читал имена. Он прочитал почти все имена, кроме неизреченных, и кое-что смыслил в иероглифах. Увидев крокодила, монах тут же принял причудливую позу, изображая иероглиф, прочитанный им на дне Амазонки. Иероглиф повторял ритуальную фигуру жреца из древнего племени, тотемом которого являлся крокодил. Узнав в монахе своего сына, крокодил распахнул пасть, чтобы монах мог заглянуть туда и постигнуть природу страсти. Низшие ангельские чины, само собой разумеется, шарахнулись от раскрытой пасти подальше, чтобы не насмотреться лишнего. А монах, не долго думая, заглянул. Ему так наскучило болтаться в райских кущах под неодобрительными взглядами ангелов, что он был готов, пожалуй, на все, лишь бы разнообразить досуг.
Монах засунул голову поглубже в пасть крокодилу, чтобы рассмотреть природу страсти получше. Низшие чины держали пари, наблюдая этот аттракцион. Младший ставил на то, что крокодил сожрет любопытного монаха, а старший на то, что монах сам, кого хочешь, сожрет. Победил младший. Крокодил захлопнул пасть, почесал лапой ухо и, посмотрев на чины мутными глазами, медленно двинулся восвояси. Чины, не сговариваясь, вздохнули. «Между прочим, безобразие, — печально сказал старший. — Ползают тут всякие, зубами щелкают …». Чины переглянулись и скорбно поплелись писать объяснительную записку. Что надоевшего всем монаха съел крокодил, и что лично они не имели к этой акции никакого отношения.
По дороге им встретился упрямый монах. «Вот пройдоха! — обрадовался старший из низших чинов. — Как же ты выбрался?» «Вообще-то, вопрос бестактный, — деликатно сказал монах. — Но я отвечу… Естественным путем». «Что-нибудь видел, кроме крокодильих кишок?» — спросил старший из низших чинов. «О! Я видел мир людей, которые уверены, что чрево рептилии — это единственная реальность. Но я не стал заниматься миссионерством и объяснять, где они все сидят». «И что их ждет?» «Они разлагаются в темноте и сырости. Кроме тех, кто верит в жизнь за пределами чрева. Это аскеты, карабкающиеся по стенкам пищевода вверх. И философы, стремящиеся пройти весь путь до конца и вывернуть бытие наизнанку».

© Марина Комиссарова

Главная | Психоалхимия | Публикации | Контакт

© 2009—2023 Марина Комиссарова